«Смутный объект желания» Луиса Бунюэля
Эта книжка уже выходила по-русски двадцать лет назад. Тогда в издательстве «Радуга» существовала серия кинематографических мемуаров «Кто-то о себе». В ней вышли воспоминания Висконти, Феллини о Феллини, ну и Бунюэль о Бунюэле. Название, правда, у бунюэлевской книги было другое, чем сейчас, — «Мой последний вздох». Но все это не важно. Потому что это та разновидность сентиментальной прозы, которая заслуживает того, чтобы издаваться ежегодно — и всякий раз под другой шапкой.
На четырех сотнях страниц Бунюэль вспоминает о том, как один испанский мальчик родился, учился, вырос и состарился не потеряв и сотой доли того тактильного чувства жизни, что с трудом пытается поймать гуманистическая ветвь искусства. По масштабу решаемых задач эту книгу можно сравнить с «Исповедью» Аврелия Августина, только августиновскую «Исповедь» писал рассерженный человек, а бунюэлевскую — умиротворенный в своем недовольстве.
Люди, годы, жизнь в магическом кристаллике бунюэлевского глаза становятся смутными, как водка узо, в которую плеснули воды, но которая не перестала после этого быть водкой. Бунюэль при этой смутности точен, но это не плоская точность трезвости. «Я провел чудесные часы своей жизни в барах, — пишет он. — Это место, где лучше всего сосредотачиваться, без чего жизнь теряет смысл». Бары и кафе — от забытых мадридских до всемирно известных парижских — главная декорация книги. Бар для Бунюэля — метафора счастливого одиночества, в принципе, он, наверное, и режиссировал бы, усевшись в барное кресло, если бы кино не подразумевало разнообразие мизансцен: «В первую очередь бар должен быть спокойным, довольно темным, очень удобным местом. Всякую, даже слышимую издалека музыку следует строжайше запретить. Максимум десяток столиков с завсегдатаями, по преимуществу неболтливыми».
Содержание должно соответствовать форме. Содержание бара — это алкоголь. И здесь Бунюэль не размыт и расплывчат, а предельно точен в рекомендациях. Он взрослел в двадцатых, в эпоху коктейлей, и на всю жизнь сохранил привязанность к этой форме пьянства, дистиллировав ее до нескольких собственных находок, смесей, которые друзья называли «бунюэлони». Вот, например, бунюэлони а-ля драй мартини: «Используемый лед должен быть очень холодным, очень твердым, чтобы он не давал воды. <…> Я закладываю все необходимое: стаканы, джин, шейкер — за день до прихода гостей в холодильник. Термометр позволяет мне проверить, имеет ли лед двадцать градусов ниже нуля.
Когда собираются друзья, я выливаю на очень твердый лед несколько капель вермута и ангостуры. Встряхиваю и опорожняю. Оставляя только лед, сохранивший запах. Этот лед я заливаю чистым джином, немного помешиваю и подаю на стол. Этот коктейль напоминает легенду о Деве Марии. Согласно Фоме Аквинскому, животворная сила Святого Духа проникла в лоно Девы, «как луч солнца проникает сквозь стекло, не разбивая его». Истины, которые приятно находить на дне бокалов, у Бунюэля становятся сомнениями. Он всегда был нигилистом, и ценности, считающиеся всеобщими, для него пустое место, если только речь не идет о драй мартини. После нескольких бокалов этой влаги, считает Бунюэль, власть и благо денег или власть и благо культуры не представляются столь очевидными. Но, к сожалению, пишет Бунюэль, «мы присутствуем при страшной деградации аперитива, что наряду с прочим является печальной особенностью нынешнего времени». Бунюэль настолько обаятельный рассказчик, что с это мыслью, как и со всеми прочими в этой книжке, хочется тут же согласиться.
И немедленно выпить.