Море по колено

Кони были мохноногие, спокойные, гладкие, мощные. Они стояли в своих стойлах мордами к стене — серого звали Джонни, белого — Двард, — и Доминик с Бернаром чистили их щетками. Вместо хвостов у тяжеловозов были пушистые обрубки, напоминающие банты. «Им отрезали под наркозом, они еще совсем маленькими были. Так проще управлять, а то, когда они хвостами машут, ничего не видно из повозки, — объяснил Доминик, совершенно деревенский на вид парень с черными кучерявыми волосами. — У тех, кто рождается сейчас, уже не обрубают. Министр запретил. Защита животных — чтобы, говорят, было чем от мух отмахиваться. Он же не знает, что мухи больше всего досаждают глазам, а до глаз хвостом не дотянуться».

Они набросили седла, надели хомуты и шоры, затянули нужные ремни, и лошади резво и тяжело вышли мимо меня из конюшни. Я почувствовал еще сильнее, насколько они большие. Очень большие. Но когда их запрягли в повозки, Двард с Джонни стали как будто приземистее. Я сел к Бернару, и мы не спеша тронули — сначала по проселочной дороге, потом выехали на шоссе, через пару километров свернули на тенистую аллею и вскоре въехали в Остдёйнкерке с его аккуратными домиками за живыми изгородями. Перед перекрестком остановились, чтобы пропустить школьников на велосипедах — целый класс, — и они притормозили тоже, чтобы посмотреть на лошадей. На центральной улице города мы собрали за собой небольшую пробку, но водители не проявляли признаков недовольства. Лошади вели себя смирно, заволновались только рядом со стройкой — слишком шумной и пахучей. «Давно вы ловите креветок?» — спросил я Бернара, когда мы проезжали мимо колокольни, к стене которой был прибит гвоздями длинный изможденный Христос. «Лет с тринадцати», — ответил он, приглядывая за дорогой через очки-хамелеоны.

«Я с Домиником дружу с детства, а у него отец давно этим занимается». — «Прибыльное занятие?» — «Нет-нет, это просто хобби. Я учитель французского в школе». — «А ученики ваши не ловят?» — «О нет, я в Антверпене работаю». — «В Антверпене? Это же далеко». — «Ну да. На неделе там, на выходных дома. Там суета, тут покой. Сейчас вот каникулы». — «А Доминик чем занимается?» — «Он кузнец».

Площадь перед остдёйнкерским пляжем была полна людьми, там же были и другие повозки. Дети облепляли невозмутимых тяжеловозов, взрослые фотографировали детей. Мы постояли немного, как будто ждали чего-то, — и вдруг все пришло в движение. Вся эта разноцветная лошадино-человеческая толпа бросилась с камней набережной, растягиваясь по пляжу, широкому и плотному от отлива: до моря было чуть не полкилометра. Почти у самой воды Бернар сказал: «Ну все, разувайтесь, слезайте. Сейчас начнем». И я спрыгнул на мокрый песок. Все вокруг давно уже были разуты — кроме рыбаков.

Они были в резиновых сапогах, а теперь надели желтые прорезиненные комбинезоны и такие же куртки. Распрягли лошадей. Растянули позади них на песке длинные узкие сети, края которых были прикреплены к почти квадратным дощечкам. Затем повесили на спины коней по паре больших корзин, сели верхом. Посмотрели друг на друга — и разошлись широким веером по мели коричнево-синего Северного моря, где лежали на теплых волнах чайки, а дальше, у неба, резвились красные, желтые, белые косые паруса. И это было, конечно, красиво: лошади, уходящие все дальше в воду, чайки, цветные пятна на горизонте, пестрое общество наблюдателей на песке, отражающем слегка облачное, но вообще чистое небо. За этой красотой — и за тем, что за ней следует, — приезжает, как мне сказали, до десяти тысяч человек

***

Когда-то таким образом ловили креветок по всему бельгийскому побережью Северного моря — и в Голландии тоже, и в Северной Франции. Ловили не от хорошей жизни и не профессиональные рыбаки, а фермеры, которые таким образом добывали дополнительную пищу в голодные холодные месяцы. Сначала ходили в море на мулах, потом их сменили брабансоны, флегматичные фламандские тяжеловозы, — они выносливее и могут тянуть более длинные сети.

Сама ловля заключается в следующем: лошади тянут сети с дощечками по краям, дощечки держат сети раскрытыми, а цепочка всадников своим движением вспугивает прибрежных серых креветок, они прыгают и попадают туда, куда им человеком предназначено. Количество добычи зависит от сезона — когда я видел процесс, был как раз несезон, стояла необычная для Бельгии жара, — от умения управлять лошадью, от знания побережья и от удачи в том числе: дно неровное, меняющееся и надо не просто идти от одной точки до другой, но интуитивно менять направления.

Сейчас так ходят по креветки только в одном месте — на пляже фламандского городка Остдёйнкерке неподалеку от французской границы. После Второй мировой тех, кто знал, что и как делать, осталось всего трое или четверо. Сейчас их около двадцати. Этих креветок, которые здесь называют серыми, а у нас — обыкновенными, давно ловят вдоволь промышленными способами, и особого смысла выходить в море на лошадях нет. За то, что эти два десятка человек продолжают делать, что умеют (и учат этому других), спасибо Бельгийскому королевству и туристам. Государство субсидирует существование и воспроизведение традиции, чтобы она привлекала людей в Остдёйнкерке и давала бы таким образом деньги прибрежным гостиницам, ресторанам, магазинам.

Тяжеловозы выходят в море регулярно, на специальном сайте есть расписание, которое указывает, в какой день и в какой час все начинается (зависит от того, когда начинается отлив). Есть дни, когда креветок варят прямо на пляже — так, чтобы попробовать их могли бы все, кто хочет. Представление длится примерно час, и корзины на лошадиных спинах висят для чистой декорации. Но вообще ловят и чисто для себя — тогда ходят часа три, выпрастывая улов в корзины и снова уводя лошадей в море. Креветок варят потом и едят, продают также соседям: восемь евро за килограмм, двадцать четыре — за килограмм очищенных. В 2013 году ЮНЕСКО внесло остдёйнкерскую ловлю в Список нематериального культурного наследия человечества. Традиции — важная часть того, что побуждает и принуждает человека оставаться человеком, объединяя с другими людьми, того, что называется культурой. И конечно, важно сохранять то, что умеют делать только двадцать человек на всем белом свете.

Но тут и другое — чистая красота труда. Тяжелые лошади, уходящие в море с корзинами на боках. Всадники в желтых одеждах. Их вовлеченность в работу. Музыка их верных движений. В самом этом не меньше красоты, чем если бы это изобразил на картине прозорливый бытописатель вроде старшего Брейгеля, который видел в происходящем нечто большее, чем только происходящее. Точнее, так: то, что действительно происходит. Перенося на картины повседневную фламандскую жизнь, он рассказывал о том, что это вообще такое — человек, почему он, для чего. Наблюдая за ловлей креветок в Остдёйнкерке, тоже можно узнать об этом много важного. Или те же тяжеловозы. Отец Доминика, Йохан, — конезаводчик. Он говорит, что еще до войны брабансоны были нужной породой, их использовали на лесозаготовках. Рождалось их тогда во Фландрии тысячи четыре в год — и не хватало, сейчас пятьсот — и этого слишком много. Туристы, говорит он, помогают выжить: они собираются посмотреть на добычу креветок, их катают по окрестностям в фургонах. Сейчас Йохан хочет завести ферму побольше, чтобы выращивать тяжеловозов всех возможных мастей (их, кажется, у этой породы семь), такая у него мечта. И чтобы там же была и школа верховой езды, и образовательный центр. А без туристов этих красивых лошадей почти бы не осталось.

***

Лошади вышли на пляж и вытянули сети, к которым бросились дети, взрослые, и чайки взлетели с воды. На это всегда интересно смотреть: на добычу. Как из ничего появляется сразу много — ведь это похоже на чудо, да это оно и есть: внезапно появляющееся богатство, та же суть у намытого золотого песка, фонтана нефти. Добычу выбросили на песок и начали сортировку: все затевается ради серых тонких полупрозрачных существ величиной с мизинец — а в прилове и мелкие крабы, и рыбешки. Их отсеивали с помощью двух решет: в одном проволоки натянуты параллелями, в другом — квадратами, одно отсекает более крупное, другое — более мелкое, и так все калибруется. Ненужное откинули на песок — и в этом копалась детвора, разбираясь в формообразовании подводных жителей. Чайки подбирались все ближе, ближе. «Почему вы выбрасываете все это — крабов, рыбу? Можно ведь бульон сварить», — спросил я у Доминика, когда мы вернулись с уловом к нему домой и окончательно сортировали добычу, отсеивая креветок, откидывая остальное. «Да в них ничего хорошего», — сказал Доминик. «Почему?» — «Ну потому что ничего хорошего». Он замолчал, и я подумал было, что это такая фламандская логика: плохо, потому что плохо. Но он, помедлив, продолжил: «Мы пробовали, невкусно. Собираем все это и потом, когда едем обратно на море, бросаем чайкам». Потом он промыл креветок водой, развел газовое пламя в чугунной печке навроде буржуйки — тут же, во дворе, — в чан налил воды, добавил соли. Бросил в кипящую воду креветок, а когда они через семь минут приготовились, взял длинную такую шумовку и стал выуживать их и бросать в стоящие на козлах сетки — чтобы сразу охлаждались. Прямо с этих сеток я их и ел, а как их есть, учила меня Линда, мать Доминика. Это была веснушчатая, кудрявая фламандка, сбитая крепко-накрепко, — из тех, у кого на все трудности жизни один ответ: «Надо не плакать, а работать». Из тех, кто эту землю, стоявшую на перекрестках множества войн, постоянно возрождал и возделывал, чтобы не пустовала. И вот она показывала и учила так: «Возьми креветку с двух сторон, сожми панцирь от головы к хвосту, растяни, оторви хвост — и вытягивай, ешь».

Я пробовал, у меня даже получалось — но потом стал есть прямо в панцире, отрывая только голову: так было быстрее и как будто бы еще вкуснее. Хрустел на зубах не до конца вымытый песок. Пахло вареным морем. Я вспоминал, что у мелких азовских рачков вот такой же сильно концентрированный креветочный вкус. Их тоже как-то по-особенному ловят, сачками в тине.

А Линда еще готовит из креветок, сказали мне, какие-то особенно вкусные крокеты. Креветочные крокеты, как и омлет с креветками, в тех краях вообще очень любят. Но при слове «рецепт» она убежала куда-то в дом, украшенный барельефом бегущего тяжеловоза, будто бы по делам. Доминик сказал: «Тут есть ресторанчик в Остдёйнкерке, рядом с рыбацким музеем, вот там делают крокеты по ее рецепту, можете попробовать. Так-то она никому его не рассказывает. Даже я не знаю».