Чайник вина

Американская еда легко превращается в знаки и символы. Скажем, какая-нибудь неаполитанская пицца — она может быть сколько угодно правильной, неподражаемой и суверенной, но при этом она равна самой себе, ей не стать ни иконой поп-арта, как банке томатного супа, ни экономическим индексом, как это случилось с бигмаком: журнал The Economist, как известно, придумал судить по цене этого бургера о финансовом климате той или иной страны. Меня всегда волновал такой абсолютный американский алкоголический фетиш, как лонг-айленд-айс-ти. Его фокус состоит в зыбкости. В отличие от индекса бигмака это история с двумя, точнее, даже с тремя переменными: в разных городах этот коктейль смешивают по-разному, а под влиянием смеси ты и сам ощутимо меняешься (особенно если смесь сокрушительна, как, например, в баре «Симачев» или берлинском Palermo).

Как написано в одной необязательной к прочтению книжке, «особое очарование Америки состоит в том, что за пределами кинозалов кинематографична вся страна». Я никогда в жизни не ел в кино попкорн и в этом смысле рассматриваю лонг-­айленд как своеобразную компенсацию. Большой холодный стакан автоматически переносит тебя на экран, причем не важно, что за фильм; в кино как таковое, без референций. Это напиток из целлулоидной жизни, хотя я, например, не могу вспомнить ни одного фильма, за исключением «Доказательства смерти», где бы его кто-то хлестал.

Существуют разные мнения насчет происхождения данного коктейля: одни утверждают, что его пили еще во времена сухого закона, другие говорят, что это одного бармена осенило в семидесятые. Я знаю одно — по московским меркам лонг-­айленд начался в девяностые в «Старлайте». Тогда в вагончике сада «Аквариум», на красных диванах под портретом Брандо, стало ясно, что англицизм tea в названии не от якобы похожего цвета, но скорее от русского выражения «гонять чаи», если учитывать количество поглощаемой кисло-жгучей смеси.

Однажды нам принесли счет, в котором значилось не то 48, не то 52 коктейля, тогда как ­количество его потребителей легко умещалось за одним столом. Соответственно, нас было максимум четверо. Впрочем, вру. Теперь я вспоминаю, что был еще пятый. Он лежал на полу в проходе, и случившийся тут же Филипп Киркоров своими длинными ногами пере­ступал через его смею­щееся тело.