Диета старика

Несколько лет назад я сидел на лондонском тротуаре где-то в преддвериях Сохо и ждал открытия ближайшего паба. ­Когда открыли, сразу за мной в помещение медленно зашел старец. Ему было лет сто, не меньше. Старик был безукоризненно наряжен — вельветовые брюки того яркого цвета, который по-настоящему гармонирует только с реальной выслугой лет, клетчатая кепка, платок в кармане, etc. Было очевидно, что он приходит сюда чуть не с момента основания заведения.

Ему принесли воскресный обед и пиво — и это был тот случай, когда будет правильным прибегнуть к распространенному подобию плеоназма: ему принесли ЕГО обед и ЕГО пиво. Каждое движение давалось ­старику с трудом — он даже не пригубил, а поцеловал плотную пену «Гиннесса». И долго смотрел на ростбиф, есть который он явно был физически не в состоянии. Он просто глядел на него, как на море.

Мы были одни в пабе, и я, жадно сбивающий похмелье пинтой эля, с горечью подумал, что никогда не дойду до такого состояния. Даже не потому, что у меня в роду не было долгожителей. А просто смысл слов «намоленное место» во всем, что касается ­заведений общепита, в Москве отсутствует. Полагаю, что ни у кого из местных жителей нет соседнего с домом места, куда бы он ходил с детства, а если таковое осталось, то явно его скоро не будет. И на что, спрашивается, я посмотрю так, как старик на ростбиф, — на стейк и яйца в «Старлайте», что ли?

Зато у нас есть культура вынужденных бизнес-ланчей. Каждый раз, меняя место службы, я с отвращением выбрасываю скидочные карты местных заведений, где я вынужден был столоваться, — так некоторые жгли дневники после законченного учебного года. Я вдруг подумал, что, наверное, это и есть наши намоленные места. Проблема в том, что даже какой-нибудь бар «Максимус» — и тот больше не существует.

Люди привыкли уповать на то, чтобы «место» не испортилось, а главное — чтобы оно вообще все еще было. Искомое качество рано или поздно уступает место постоянству — в конце концов, ростбиф у старика не то чтобы был лучшим на земле. Зато это был ЕГО ростбиф. Жизнь, как я понимаю, это вообще осознанная второстепенность. Или, как говорил один из моих любимых и принципиально второстепенных писателей, жизнь — это то, что ты делаешь каждый день.