Клафути семьи Бруни
Сестры Наталья (на фотографии слева) и Надежда Бруни (справа) — из семьи вернувшихся из Парижа в 1940-е годы русских эмигрантов, потомки художника Федора Бруни и правнучки поэта Константина Бальмонта. Старшая, Наталья, — мама 4 детей и бабушка 8 внуков. Надежда последние годы работает в кафе «Квартира 44» на Ордынке.
Наша семья — прабабушка, ее брат и прадедушка — были высланы из России и уехали в 1922 году на философском пароходе. Наш прадед, Угримов, был знаменитым агрономом и профессором университета. Он был на этом пароходе старостой и даже сам его нанимал, потому что у него были связи в Германии, где он когда-то учился. Они приехали в Берлин, там бабушка вышла замуж за дедушку и родилась наша мама. А потом они все вместе, с детьми и родителями, уехали в Париж. Французское правительство разрешило эмигрантам осваивать только две профессии: мужчины, в том числе все великие князья, были таксистами, а женщины — домработницами. Но и на том спасибо — Франция в отличие от других стран хотя бы их приняла. И вот бабушка отдала маму и ее младшую сестру Ирину в такой приют, который назывался «Голодная пятница». Считалось, что русские эмигранты в пятницу не едят и деньги сдают на этот приют. Вряд ли это было действительно так красиво, но, в общем, все нищие помогали еще более нищим. И дети, совсем еще маленькими живя в этом приюте, научились говорить по-французски. Потом девочки подросли, перешли в школу получше — ее держала великая княгиня, и это тоже было благотворительное начинание. А бабушка тем временем, будучи домработницей, переезжала от хозяев к хозяевам. Поскольку она была барышней из дворянской семьи, училась танцам, латыни и греческому, то делать ничего особенно не умела, и ее все время выгоняли. Но она была веселая, не унывала и еще успевала учиться в богословском университете.
Прадедушка и прабабушка жили чуть-чуть получше, все-таки у них не было маленьких детей. Прадедушка даже смог держать собственный маленький таксопарк. На субботу и воскресенье они маму и ее сестру забирали из приюта к себе. И там их, как могли, баловали, в основном клафути. Это было совсем просто и, в общем, недорого, куда дешевле, чем покупать сладости в кондитерских. Наша мама вообще человек несентиментальный, но когда она нам впервые испекла клафути — вся светилась воспоминаниями о детском счастье. Дело было в Крыму, и пекла его мама еще в печке «Чудо». Дюка (так называют Надежду) помнит первый, вишневый, Наташа — сливовый. И мы до сих пор каждый раз спорим, какой делать: одна за вишню, другая — за сливы. И очень нежно к этому клафути относимся. Однажды Наташа, живя в Тарусе, испекла свой любимый вишневый. Пришла дочь художника Арбузова, откусила кусочек и говорит: «Клафути?! Да это обыкновенный омлет с ягодами!» Так оно и есть, конечно, но Наташа была оскорблена.
А возвращаясь к истории семьи, в 1947 году они вернулись в Россию. Они всегда очень стремилась на родину, были страшными патриотами. После войны большевики стали всех агитировать возвращаться. А нашим только этого и надо было. Половина их друзей тогда получили французские паспорта, а наши с другой половиной пошли в консульство и взяли советские. При этом французы не дождались их отъезда и выслали — так они стали дважды высланными. Мужчин увезли в наручниках, женщин и детей — в теплушках для скота. Они приехали, снова на пароходе, на сей раз в Одессу, плакали: «Родина, милая Родина». По трапу их спустили с автоматами и — за колючую проволоку. Потом проверили все их вещи и в конце концов пустили без прописки в Москву. Они нашли родственников, те были в ужасе. Наши же ничего не понимали поначалу, громко разговаривали по-французски в метро, кричали, грассируя: «Где здесь церьковь?» — были очень верующими и совершенно этого не скрывали. Пугали, в общем, родственников. Мама со своим французским поступила в иняз, ее сестра, которая еще за границей училась на музыканта, — в Гнесинское училище. Так они смогли остаться в Москве, в общежитиях. Бабушка жила в деревне и преподавала там в школе французский и немецкий языки.
В Москве вернувшихся сторонились, и было очень мало домов, в которых их приняли. Один из таких домов — семья нашего отца. Так наши родители познакомились, через год они поженились, и еще через год родилась Наташа. У папы тоже была замечательная семья. Его дедушку, поэта Константина Бальмонта, в свое время один друг просто увез на дипломатической машине — Бальмонт говорил, что хотел, совсем не желал мириться со временем, и эта эвакуация его, конечно, спасла. А его жена с детьми осталась в Москве, но бабушка всю жизнь, несмотря ни на что, переписывалась с мужем, и семья всегда о нем помнила. С Бальмонтом связана такая забавная столовая привычка, которая у нас в семье прижилась: бутерброды он никогда не откусывал и всегда нарезал на маленькие квадратики. Потому что постоянно читал за едой и, сидя за книгой, не любил отвлекаться. И потом у него была борода, пышные усы — наверное, страшно неудобно было возиться с целым бутербродом. Дети эту манеру очень любят, это у нас называется есть «как дедушка Бальмонт». Один внук придумал, что эти кусочки — «бальмонтики». Смешно, конечно, но мы это словотворчество не одобряем, это уже какое-то людоедство. Мы за полное называние.
