Совершенный Буздяк
«Лилия-апа», — представилась быстрая и точная в движениях женщина. И что-то еще по-татарски, по-татарски, а когда увидела, что на лице моем ничего не происходит, догадалась: «По-русски только понимаете? Тетя Лилия-апа. Меня племянники так называют: и не по-русски, и не по-татарски, никому не обидно. Смесь, в общем». — «А «апа» что значит?» — «Апа» это та же тетя, только по-татарски. И вот они «тетя Лилия» говорят и «апа» добавляют».
Вдруг она уже ведет меня через двор, под проволоками с разноцветными прищепками, показывает небольшой хлев, где в темноте пахуче шевелится корова, потом возвращает обратно в дом и в главной комнате, где уже поблескивает почти накрытый стол, показывает ряд наряженных людьми тыкв. Под одним тыквенным снеговиком стоит бумажка «Милашка. Ну поцелуй!», под большой тыквой с розовой бабочкой и сверкающими волосами из дождя — «Золотой голос России»; рядом стойка с кашпо, из которых распространяются лианы. Лилия-апа рассказывает, что это осталось после Дня урожая, который она сделала для соседей: «Осенние полевые работы закончились, ближе к зиме мы немножко освободились и вот провели. Он немножко выглядел как конкурс: что в доме, что в погребе, то и на столе. Очень оригинально было: и блины из моркошки, и из грибов много-много, из картошки кораблики натуральные, лапти из картошки были оформлены». «Хотите, баню покажу?» — говорит мне сын соседки, Рустем, который привез нас к Лилии-апа; ему хочется, чтобы я сразу увидел, какая Лилия-апа муравей и как у нее все устроено. «В бане мыться надо, а не показывать ее, — смеется хозяйка. — Давайте, ребята, помогайте мне: помидоры, салаты, все ставим на стол — есть с дороги хотите».
В небольшом закутке на кухне на бутыли — надутая перчатка. «Это вино стоит, из калины, 11–12 градусов. Пьешь — и прямо чувствуешь циркуляцию крови», — объясняет Лилия-апа и все в том же ритме человека, который не привык ни секунды быть без дела, принимается за окончание салмы, которую готовила специально к моему приходу. На плите слегка кипит бульон, и она рассыпает в него мелкую свежесделанную лапшу. Я спрашиваю, чем салма отличается от кулламы, которую я пробовал в Уфе и которая выглядела похоже. «Не могу сказать, — говорит хозяйка. — Все по-своему называют, а кто прав, сказать не могу». И описывает, как она делает салму: «Бульон должен быть жирным. Если у меня в супе вот этот жирный слой не плавает — это не еда, извините. Кости — они к щам-борщам хороши, но на домашнюю лапшу лучше мясо без кости. Бульон варится — туда вместе с мясом головку лука, так меня мама учила. Я тогда не спрашивала, а сейчас, наверно, думаю, чтобы был бульон прозрачным. Мясо проваривается, я его убираю, потом картошку варю, тоже убираю, и уже в чистый бульон кладу лапшу. Лапшу я, честно скажу, делала через лапшерезку. Тесто — с яичком: яйцо и мука. Соль — не надо, вода — зачем. Можешь взять немного вот этого бульона, чуть больше половинки столовой ложки — но при условии что народу много и лапши надо много. Увеличивает! Когда подается — в тарелку кладут нарезанный сырой лук. Я не стала, потому что вы молодежь, непонятно, как с вами, что с вами. Кто-то еще морковь кладет, кто-то нет. Ну а в конце петрушку, другую зелень — кто как любит».
Мы идем обратно в комнату, к столу. «Перед супом, чтобы желудок работал, — будем? — говорит Лилия-апа и смеется, как будто кто-то рассыпает по льду бубенцы. — Хотите, из калинушки можно нацедить. Есть из черемухи, домашнее амаретто. Есть из черноплодной рябины вино. Но я бы вам вообще предложила домашнюю самогонку. Настоянная на черемухе, чуть-чуть меда добавляю — вот такой купаж». Ну и я вообще не против домашней самогонки — Лилия-апа разливает ее из бутылки из-под ирландского виски. «Если вы будете, то и я буду, — говорит она. — Вы какой суп любите — погуще или так? А вообще лапшу так едят: можно все сразу, а можно по очереди — сначала суп, потом разложили, раздали остальное». Мы чокаемся, самогонка идет просто, по-деревенски, и я пробую салму и так и так. А дальше время летит совсем тепло и незаметно — пока мы говорим про то, что обычно едят башкирские татары.
«Домашний катык к лапше — он тоже обязательный, — пододвигает мне Лилия-апа плошку с белым сметанистым веществом. — Катык жир аннулирует, помогает желудку работать. Катык как делают. Молоко долго кипятят, потом оно остывает, и в него закидывают закваску. Закваска у нас всегда есть, всегда оставляешь ее. Лапша домашняя — разная бывает, хотя основа одна и та же. Есть, например, умач — как ваша русская затируха. Мука, яички, вода — но я бы, конечно, бульона взяла, — перетираешь между ладонями, делаешь мелкую крошку, кидаешь в суп: чуть-чуть вроде бы и каша — и вроде бы не каша. Можно раскатать тесто и ромбиками резать. Можно ладонью вот так делать, как ушки. Можно сделать тесто густоты сметаны, но не раскатывать, а ворохом положить, и вот кончик ложки макать в горячий бульон, отщипывать — и в суп: если так, называется чумар. Блины еще делаю: тэбикмэк, дрожжевые, их в основном на манной крупе, так изначально. Теплое молоко, яйца, сахар, дрожжи, муку замешиваешь и даешь прокисать часа два-три в теплом месте, потом соль добавляешь, до нужной консистенции разводишь и выпекаешь. Воздушные получаются, с дырочками — и маслишь их. Из тыквы — много что. Раньше тыква была корм для скота, а сейчас модно ее есть. Я тыквенный мед делаю: тыкву разрезаешь, убираешь семена и жилки, заполняешь эту ямку сахаром, накрываешь крышкой — и все; скажи время — не знаю, но десять дней точно — и сахар превращается в тыквенный мед. Сейчас вот эчпочмаки все делают, треугольные пирожки с картошкой и мясом, а мамы наши делали бэренге-тэкэсе, тэкэсе — это буквально барашек. Там внутри та же картошка, бэрэнге, а вместо мяса — сызык. Это знаете что: когда скотину режут, везде нутряной жир собирают, на кишках и так далее, кладут в кастрюлю, растапливают, а то что не топится, остаются кусочки, — это сызык. Тэкэсе кто как делает: мама моя лодочки делала, а я по настроению. Выкладываешь все в середину, складываешь тесто, украшаешь немножко. А сам этот нутряной жир для чего использовали: раньше сахара не было, и он нужен был для хранения. Брали, например, землянику, накладывали полную банку ягод и заливали горячим жиром: он заволакивал все, не давал проникать воздуху. Как такое называется, не знаю, мои так не делали, мы уже на сахаре выросли. А вот дочка моя поехала учиться, и ее подружки так делали, для нее это немножко дико было. Сейчас, я знаю, хорошие хозяйки делают борщ, солянки, рассольники, наборы для супов, то есть, — заливают вот этим жиром и на хранение в погреб или холодильник. Чтобы уксус не класть, блокируют жиром. А пироги какие делаю — капустный пирог. Очень, нэй, нежный продукт, намного меньше хранится, чем другие. И бэлиш, конечно. В бэлиш кладут только мясо, картошку и лук, другое положишь — испортишь. Но — есть одна такая трава, исле-улен, душистая трава, если перевести, вы ее чабрецом называете, растет по горам, островками стелется, много-много мелких розовых цветков, раньше в воду в бане добавляли, когда волосы мыли. И вот если сухую эту траву добавить в бэлиш! Ох, все секреты расскажу сейчас, — хозяйка смеется заливисто, спрашивает: — Что, татарский вкусный чай делаем? С молоком».
Рустем уходит заваривать чай, а Лилия-апа ставит мне тарелку с тонкой пастилой: «Тоже сама делаю. За что ни возьмись, все волокита. Вот эти последние на подоконнике сохли. На солнце бы очень хорошо, но лето было не солнечным, и мухи. Можно накрыть — но то ветер унесет, то кошка зацепит, то собака пробежит, поэтому на подоконнике». Рустем приносит чай, спрашивает: «Цвет нормальный?» — «Неправильно заварил, — говорит Лилия-апа. — Сейчас сама сделаю. Чай должен быть крепким и свежезаваренным, а если молоко сильно чувствуется, это уже не то. И еще вот ставят ложки в чай — а у нас не ставят, ложка лишний жар забирает, а чай должен быть горячим. Сейчас сама сделаю».
Это было в деревне Вознесенке Буздякского района Башкирии. Просто так приезжие люди в Буздяке и его окрестностях не оказываются, конечно. И я оказался тоже не просто так, а благодаря башкирскому комитету по туризму. Странная это была поездка: кому-кому придет в голову ехать в Буздяк и почти примкнувшую к нему Вознесенку в качестве туриста? Или советовать это делать?
Но в этом гостеприимном доме было так хорошо и легко, что я вдруг подумал (чему, конечно, поспособствовал и самогон на черемухе, и крепкий черный чай, лишь слегка смягченный молоком) — ради этого сюда и стоит ехать: для общения и погружения в чужую жизнь.
Если перевести разговор на язык туристической культурологии, то можно сказать так. Чтобы узнать о культуре башкирских татар, можно побывать в этнографическом музее или сходить в ресторан с национальной кухней — но все это будет знакомство с намеренной и выборочной репрезентацией. А то, чем люди живут на самом деле, можно узнать, только приехав к ним в гости.
В России до сих пор значительная часть внутреннего туризма — это поездки к родным и друзьям, раскиданных судьбой по разным широтам и долготам. То, что обычно и за туризм не считается.
В таких путешествиях более важно не место назначения, а люди, которые там живут. Людям же интересны в первую очередь люди. А поездки к близким — это еще путешествие к самим себе: мы, то есть наши так называемые личности, во многом состоим из чужих о себе представлений. Близкие — как внешние диски подробных знаний о нас самих (как ты сам — такое же вместилище осколочных знаний о других). Можешь запутаться в подробностях детства — распутает сестра. Можешь давно забыть, как рвал по садоводствам нарциссы с тюльпанами для последнего звонка, — друзья помнят.
И чужое пространство в таких поездках познается не только через собственное восприятие, но и объясняется живущим там человеком. Он знает, как место устроено, как все вокруг называется и в каких находится со всем взаимосвязях. Дом не просто дом — хранилище историй. Тополь — не просто дерево, а памятник посадившему его человеку. Река — больше чем водоем. Соединение двух точек зрения дает объемную картину, недоступную ни обычному туристу, ни человеку, который со своим местом уже свыкся и не замечает в нем изменений, как не замечает их в себе самом.
В гостях у Лилии-апа я почувствовал что-то очень похожее на поездку к родным. Мне так открыли чужую жизнь, что я будто прожил ее частью своей. Если это было интересным мне, то и другим будет интересно. И если мне было здорово у Лилии-апы в Вознесенке, то сколько же еще можно таких разных людей и мест открыть по всей России.
И я вспомнил об уберизации. Это бизнес-модель XXI века — она же процесс, сильно меняющий отношения между людьми. Сетевые платформы, которые напрямую связывают продавцов услуг с покупателями, — и вовлечение в экономические отношения того, что формально относится к свободному времени.
Uber и другие таксоприложения связывают напрямую с водителями, которые формально не состоят у них на службе. BlaBlaCar ищет попутную междугороднюю машину. Через Airbnb можно сдать свою квартиру на тот срок, который сам намерен провести в другом месте. Понятно, что и Uber, и BlaBlaCar, и Airbnb быстро стали инструментом профессионального заработка. Но задуманы они были (и остаются такими для многих) как способы перевести в деньги время, которое раньше денег не приносило, для совмещения своих целей с чужими. Все новые уберовидные приложения заточены на это подбирание «длинных хвостов», на поиски все новых ниш, пустующих ресурсов, на которые скрытый спрос либо уже существует, либо его можно быстро сформировать.
Отдельные сельские люди уже приглашают на агротуризм — доить коров, гонять гусей. Но рано или поздно появится такой подробный «Убер» про то, как попасть в гости к интересным незнакомцам. Не только в далекую деревню, но в города. С оценками там, со всеми делами.
А пока его нет — будете ненароком рядом с Буздяком, заезжайте в Вознесенку, к Лилии-апа. Ее там все знают, и деревня маленькая, ее красный кирпичный дом быстро найдете.
«Я всю жизнь продавщицей работала, — говорит Лилия-апа. — В Уфе техникум закончила. Почти тридцать лет в торговле. Я не коренная, я в Буздяке жила. Мужу в девяностом участок дали, и он здесь построился, хотелось нам деревни. Это у меня дом так себе, а вы пойдите по соседям, увидите. Все муравьи. Скотину держат сами, никто ни у кого не работает. И это деревня, где есть дети: есть дети — деревня живет». Я смотрю на книги в шкафу, по которым видно, что их читали. «Книжки все прочитала, — подтверждает хозяйка, — но памяти нет. Вот моя последняя болезнь — Стивен Кинг». Она показывает мне семейные фотографии — дети, внуки, племянники. Замечаю на одной из них знакомые небоскребы: «Это вы в Дубай ездили?» — «Да». — «Понравилось там?» — «Хорошо там, где нас нет, вот что скажу. И еще скажу: в гостях хорошо, а дома лучше. Слишком шикарно, слишком снобы. Даже полицейские на скакунах, которые у нас на выставках только. Нет, нет, — рассмеялась, — такая, как у них, жизнь не вечна. У меня вообще зависть бывает, но хорошая зависть. А там даже хорошей зависти у меня к ним не было. Я удивилась людям: как они умеют, как могут — ведь это все сделано человеческими руками, человеческими мозгами. Но зависти не было».
Дома лучше, но в гостях у Лилии-апа тоже хорошо.