Блюдо перемен

Мне оставалось только крупно нарезать кинзу и смахнуть ее клейкую зелень в сковородку, как вдруг я задался во­просом: а чем я, собственно говоря, занимаюсь? Откуда во мне этот нелепый азарт гастронома? Лет примерно до тридцати трех мои поваренные навыки были топорными, как гитарные партии участников фестиваля «Индюки»: я знал толк в варке со­сисок, жарке яичниц и вспарывании тупым ножом банок зелено­го горошка. Теперь же я по непонятным причинам вожу из Азии ­какие-то специи, читаю зачем-то книги поваров и даже стал употреблять в письменной речи слово «кинза».

Можно, конечно, объяснить это поветрием — люди вокруг в последнее время действительно стали больше думать о еде. Можно сослаться на глаголы типа «остепениться», «обуржуазиться» и, наконец, «постареть». Но подобное объяснение будет топорным, как гитарные партии участников фестиваля «Индюки». Все посложнее.

Допустим, что системное приготовление пищи — это нехитрая, но все же борьба с энтро­пией. Однако если человек вдруг ни с того, ни с сего начинает бороться с ней, значит, он чувствует ее приближение. Раньше у меня не было желания препятствовать ей — ско­рее наоборот; я чувствовал, что с каждой исполосованной ножом банкой горошка она, условная энтропия, где-то там возникает — ну и прекрасно. Сейчас она подступает ближе, и надо как-то защищаться.

У Джима Гаррисона есть повесть «Человек, который отказался от имени». Там герой, ему под сорок, тоже начинает в рамках общих возрастных взбрыкиваний еще и водить хороводы вокруг плиты. Но кулинария для него — это уж точно не обаяние буржуазии, а скорее призрак свободы. Сначала он маринует по ночам перепелок в кальвадосе, а потом неожиданно ввязывается в вооруженные столкновения. Там есть очень хорошая фраза: «Он сварил грустный буйабес на двадцатерых, и на другой день все исчезли».

Не в буржуазности тут дело, но в более тонких и нервных материях, которые связаны с общим течением жизни в ее неутешительном направлении. Вероятно, кулинария с ее грустными буйабесами тоже имеет право служить одной из форм отчаяния, подобно тому, как слово «рецепт» может относиться не только к эскалопу, но и к эскулапу. И, смахивая с руки остатки зелени, я вспомнил, как Шнуров однажды предупредил меня: «Если ты когда-нибудь заметишь, что я начал готовить, прошу — убей меня».