Море луковое

У Октябрьской революции была хорошая избирательная память. Какие-то существенные детали могли раствориться в революционном потоке из щелочи и негашеной извести, как кости царской семьи, а какие-то малозначительные вещи, наоборот, сохраняться годами и вырастать, как сталагмит.

В один из сентябрей на съемках кулинарной программы меня занесло в маленький волжский городок Тутаев. Час примерно езды от Ярославля, серая вода лижет днища казанок, припаркованных вдоль низкого берега. Краснокирпичные дома, теряющиеся в дымке из тумана и ранней осенней тоски. Две половинки города смотрели друг на друга с двух берегов Волги, будучи административно единым целым, но не имея возможности по-настоящему соединиться. Как инь и ян.

В Тутаеве нас должен был встречать местный краевед. И я уже заранее настроился на истории о том, что местный водопровод старше того, что сработан рабами Рима, а путь из варяг в греки проходил где-то здесь за продмагом, не говоря уж о сокровищах Чингисхана, которые тоже зарыты где-то здесь вместе с библиотекой Ивана Грозного, — все эти истории, маскирующие отчаяние пустоты; но шестидесятилетний мужик, ответивший нашему продюсеру по телефону, оказался редкой для провинциальных краеведов породы не сочинителей, а хранителей истории. И работал он в Музее овцы и лука.

Помещение музея и все его основные фонды занимают большую комнату в Доме культуры, где, как это часто бывает в маленьких русских городах, в которых по недостатку места, средств и человеческого материала социальное, коммунальное, культурное и политическое объединяют под одной крышей, пахло спортивным залом и присутствием одновременно. В Доме культуры также располагаются секции какой-то рукопашной борьбы, филиал городской администрации и даже, кажется, милицейский участок.

На стенах музея лаконично и без лишнего патриотизма излагалась история Тутаева, который на протяжении столетий представлял собой два города — Романов и Борисоглебск, во время одной из губернских реформ слитых в уездную единицу Романов-Борисоглебск, а сразу после революции торопливо переименованную в Тутаев.

Илья Тутаев служил в Первую мировую в пехоте. В двадцатилетнем возрасте вступил в Красную армию и тогда же, в восемнадцатом году, при невыясненных обстоятельствах был застрелен на заднем дворе купеческой дачи в Романове, где то ли искал шпионов Антанты, то ли мародерствовал. Однако в советской власти города Романова-Борисо­глебска, видимо, было на тот момент так мало героического, что город с удивительным проворством переименовали в честь мертвого красноармейца. Который даже не был местным жителем. Более того, против этой административной мемории протестовали родители Тутаева, крестьяне Тверской губернии. Однако местный Реввоенсовет был по­следователен. И город переименовали. Постепенно фигура Тутаева обросла массой мифологических черт. Ему поставили памятник, назвали в честь него улицу в Ярославле и шоссе, ведущее из Ярославля в Романов-Борисоглебск. Была написана даже какая-то книга, где автор рассказывал о героическом пути красноармейца.

Наш краевед предположил, что дело было в том, что Тутаева застрелили свои, и вся шумиха, поднятая вокруг его доблести, была способом заметания следов. Точно как в одном рассказе Честертона, где отец Браун учит прятать листья в лесу.

Настоящим же героем Тутаева уже много веков являются овцы и луковицы, но, поскольку люди утратили способность видеть за лесом деревья, никто сейчас толком об этом не вспоминает, хотя и есть о чем.

Романовская овца была заведена здесь царем Петром, который в рамках ручного управления империей распорядился доставить на берега Волги из Германии партию длинношерстных животных. Чтобы делать потом из них одежду для армии. В местном климате овцы мало того что обрастали быстей, чем на родине, они еще страшно плодились, так что два столетия в овечьих шубах из романовской овцы ходило полстраны. Не только служивых. В музее есть портрет всесоюзного старосты Калинина, идущего за гробом Ленина как раз в такой дохе из романовской овцы. Порода эта не мясная, вся жизненная сила уходит в шерсть, однако фантастическая витальность была подмечена французами, которые скрестили мясных овец с романовскими и в результате в разы увеличили приплод.

В музее в углу стоит детская люлька стопятидесятилетнего возраста, а внутри лежит маленькая тряпичная овца — образ, как из книги Мураками. Вокруг овцы набросаны луковицы — розовые, плотные, с тонкими слоями. Очень похожие на знаменитый розовый нормандский лук, из которого делают луковый суп. Романовский лук — сладкий, с тонкой, деликатной кислотностью. Пятьсот лет лук, наряду с овцой, был главным двигателем романовско-борисоглебской экономики. Двадцать тысяч рублей зарабатывали крестьяне на этом луке в начале прошлого века — деньги значительные. А теперь о нем не знают даже ярославские повара.

Впрочем, лук от этого хуже не стал. Из него можно делать даже варенья и мармелады.

Лук нарезать полукольцами и тушить, помешивая, в растительном масле на быстром огне, пока лук не размякнет. Тогда добавить уксус, сахар, мелко нарезанный имбирь и специи, тушить, помешивая, еще полчаса на медленном огне. В итоге лук должен достичь почти бестелесной кондиции, практически растворясь в густом розовато-карамельном соусе.

Идеальная вещь для сыра, мяса и зимних салатов.

После экскурсии краевед принес нам по стакану лукового чая. В Тутаеве заваривают шелуху и пьют — с тем же мармеладом. И духовитый, похожий цветом и отчасти вкусом на ройбос напиток как будто смывает с глаз пелену и идиотские наросты истории. И даже другой берег Волги начинает проступать из осеннего тумана, как будто кто-то там крутанул гигантское паромное колесо.

Впервые опубликовано в журнале «Коммерсант-Weekend».