О приятии

«У меня нет принципов, у меня есть только нервы» — во времена моей юности это японское соображение пользовалось значительной популярностью, поскольку его веско процитировал русский поэт-лауреат, а сверх того переврал Баширов в «Игле». Жизнь в те годы вообще часто строилась как система непрерывных отмазок — чего-то нужно непременно не делать. Не вступать в политические партии, воздерживаться от коммерческой деятельности, придерживаться ­гастрономических фобий.

Я, например, сколько себя помню, не ем помидоры. Соответственно, не радуют меня ни кетчуп, ни «Блади Мэри», ни салат капрезе. Признаться, мне не приходилось в жизни встречать людей с подобными отклонениями, и в детстве один только мальчик Чик из искандеровских книжек, странным образом страдавший той же придурью, был мне союзником. Но даже и он в одном рассказе малодушно признавался, что от голода все же сумел бы проглотить один помидор, только если хорошо посыпать его солью, после чего я окончательно убедился в том, что я один такой.

Но однажды меня вынудили съесть помидор — причем виноват в этом режиссер Тинто Брасс. Как-то я брал у него интервью в Риме, после чего он повлек меня в какую-то особо любимую им тратторию в районе Трастевере. Он сам назначал меню и первым делом передо мной возникла брускетта. В самом факте ее подачи, ­разумеется, не было ни­чего удивительного. Обычно в подобных ситуациях я украдкой, чтобы лишний раз не пускаться в объяснения, как бы ронял ­положенные куски помидора на тарелку, имитируя общую неуклюжесть. Но на сей раз сама брускетта оказалась огромной, а ненавистный мне компонент был представлен в таком объеме, что под томатными завалами даже скрылся собственно хлеб. При этом Тинто следил за трапезой с той же неподдельной жадностью, как и его камера — за голой Стефанией Сандрелли. Мне ничего не оставалось, как съесть брускетту без остатка. Первый в жизни помидор показался удручающе никаким. Вкус был непривычным, но в целом довольно пустым — как кажется пустой всякая экзотическая пища, от питахайи до кита. Я был разочарован. Что если и все наши так называемые компромиссы, уступки, зароки и свершения имеют в итоге столь же простой и вакуумный привкус? Вроде бы мучаешься, радуешься, чего-то ­достигаешь, расстаешься как бы с иллюзиями — а в сущности, просто бесчувственно жуешь какую-то дрянь? А твой единственный ­арбитр — старый, мудрый, благородно-похотливый старик?