Грибы-великаны, крабы и уха с лежащим половником

Я просыпаюсь от необыкновенной тишины. Спросонья не сразу понимаю, что замолк генератор — сердце лагеря. Благодаря ему мы можем заряжать телефоны в шатрах, спать на электропростынях и сушить голову феном в бане. Кстати, слухи о том, что в Заполярье очень холодно, оказались преувеличением. Или нам и правда очень повезло с погодой?

Встаю и иду к морю. Десять метров — и я на берегу. Штиль, вода прозрачная, как тонкое стекло, удивительного холодного голубого цвета. На часах семь утра, лагерь спит, только чайки, примостившиеся на скале, кажется, недовольны моим появлением, они вспархивают и улетают, причем летят так низко, что их темные тени отражаются в воде.

Слышу урчание генератора, значит, скоро будет завтрак. Каша, творог, яйца, бутерброды с колбасой и сыром, растворимый кофе с порционными сливками. От кофе я пока воздерживаюсь, растворимый невкусный.

После завтрака обсуждаем планы. Экспедиция расписана по дням, но опытные Дима Бринза и Сергей Глухов не перестают напоминать, что все зависит от погоды, а здесь она никого не спрашивает и не предупреждает о своих намерениях. Нам пока везет, светит солнце, на улице «жара» — градусов семнадцать. Мы все равно запаковываемся по полной — майки, флиски, куртки, непромокаемые костюмы, ведь холодный ветер из Норвегии может сменить теплый южный в считаные минуты.

Садимся на квадроциклы и едем исследовать полуостров Средний. Я снова в паре с Андреем Шмаковым. Дорога роскошная: широкая грунтовка идет вдоль залива по морскому берегу. Ветер в лицо, запах водорослей и свежести — только ради таких моментов стоит жить. Счастье меня захлестывает.

Я возвращаюсь в реальность, когда мы сворачиваем на лесную дорогу, сплошь состоящую из колдобин и камней. Вот и первые препятствия, Сергей называет их американскими горками: серия крутых каменистых подъемов. Вторые номера слезают и идут пешком. Неплохая физкультура: по жаре, в полном обмундировании, в тяжеленных резиновых сапогах забраться на четыре горки подряд. Через десять минут бонус за отвагу — мы выезжаем на плато, где ловит связь: отлично — норвежский Telenor и еле-еле — российский «Мегафон». Шмакову хватает: он сегодня именинник, принимает звонки и поздравления.

Мы меняемся местами, я сажусь за руль и через две минуты оказываюсь на обочине, если так можно назвать заросли из низкорослых березок. Андрей подбадривает и направляет, но после того, как квадроцикл делает попытку перевернуться и утонуть в глубокой луже, а я зачерпываю полные сапоги грязной воды, решаю, что сегодня не день подвигов, и пересаживаюсь на место пассажира.

Вскоре начинается экстрим: горки, покрытые болотистой жижей. Мы пытаемся съехать вниз по очень-очень крутой и скользкой, но вязкой поверхности. Затормозишь — застрянешь по уши в грязи, дашь газу — слетишь вниз со свистом, как по льду. «Да, надо ж было тебе сесть за руль на самом жестком участке», — говорит Шмаков. Я выдыхаю, значит, не все безнадежно, раз даже профи признает, что дорога сложная. Сорок минут — и мы пересекаем полуостров и выезжаем на высокий каменистый берег.

Принимаем поздравления: оказывается, наш гид Сергей впервые ехал по этой дороге, решил рискнуть, чтобы сократить путь, и не прогадал.

Мы останавливаемся возле двух высоких скал, похожих на слоеные печные трубы. Это останцы, то есть оставшиеся после разрушения в результате эрозии, вымывания и выветривания окружающих пород образования. Священное место саамов, или лопарей, народа, населяющего Лапландию, территория которой распределена между Россией, Финляндией, Швецией и Норвегией.

Скалы называются Два Брата, но у саамов свое мнение на счет этих родственных связей. Старинное саамское предание о нойдах — великанах и колдунах, живших десять тысяч лет назад, — гласит: однажды два соперничавших нойда решили помериться силами и начали петь. Содрогались небеса и кусками падали в море (так родились Айновы острова, две полоски на горизонте), киты выбрасывались на берег, суша менялась местами с океаном, а нойды все пели и пели, пока один из них не сдался. Тогда второй заколдовал его и его возлюбленную и обратил их в скалы.

Сергей так рассказывает легенду, что кажется, что скала сейчас зашевелится и запоет. Но нет, мы двигаемся дальше и выезжаем на берег.

«Море», — выдыхает кто-то из наших. «Море? — презрительно фыркает Сергей. — Где? Это океан! Северный Ледовитый!» — «Формально, — начинает кто-то осторожно, — это все же Баренцево море…» — «А что такое море? Правильно, море — это часть океана, омывающая сушу. Так что перед нами — океан», — говорит Сергей таким тоном, что никому больше не приходит в голову спорить.

Я ему верю: этот простор, ленивые волны, накатывающие одна за другой на берег, покрытый водорослями, эта бесконечность — она какая-то совсем не морская.

Я босиком. Сушу сапоги и носки. Спускаюсь к воде: берег — это сад камней, причудливо, гладко и аккуратно причесанных водой и ветром. Это место называют берегом рыжих камней, но как по мне, камни скорее золотистые, пастельные, нежные, похожие на безе, взбитые сливки или, если хотите негастрономическое сравнение, небрежно брошенный отрез шелка.

Мы медленно разбредаемся по берегу. Кто-то находит место со связью и теряется в далеких городских новостях. Несколько человек переодеваются в гидрокостюмы и идут нырять в надежде выловить морских ежей на ужин. С ежами на этот раз не везет.

Виталий Бганцов готовит коктейли — на лимоне, имбире и водке: часть группы заболевает. К нему мгновенно выстраивается очередь за добавкой.

В общем, у нас настоящий пикник. На берегу Северного Ледовитого океана.

Через пару часов выдвигаемся обратно в лагерь. По дороге заезжаем на батарею Поночевного. Три противокорабельных орудия раскиданы по холмах, под каждым — хранилища для снарядов, помещения, где жили военные, настоящие подземные лабиринты. Все в очень хорошем состоянии, на стенах даже декоративные росписи сохранились. Нежные вензеля красного цвета на бледно-зеленом фоне и синие полосы по полу. Домашний уют и деревянные доски, подцепленные к потолку ржавыми цепями, — когда-то тут была спальня.

После войны батарея была переоборудована и использовалась вплоть до 1990-х годов, именно поэтому так хорошо сохранилась. Формально сейчас она не брошена, а законсервирована, но тут на Кольском тонкую грань между первым и вторым заметить сложно. Природа берет свое — торчащую из земли пушку можно и не заметить за деревьями.

Во время войны на этом месте стояла легендарная 221-я батарея, ей командовал старший лейтенант Поночевный. Моряки шутили: «Конец врага всегда плачевный, когда стреляет Поночевный». Целью батареи были вражеские корабли, шедшие в Петсамо, нынешнюю Печенгу, за никелем, медью и другими важными для немцев грузами. Корабли пускали в непогоду или ночью, чтобы затруднить наводку. В свою очередь каждый удар батареи — наводка для врага. Так и воевали: наши бомбили немцев с суши, немцы наших с воздуха. На соседнем холме захоронения, сколько людей погибло здесь — не сосчитать. Говорят, что в месяцы самых ожесточенных боев срок жизни орудийного состава составлял примерно неделю. Эти слова означают, что раз в неделю состав обслуживавших батарею солдат полностью менялся, потому что предыдущие погибали.

Мы молчим.

В лагере нас ждет праздник жизни — 15 кг камчатского краба. Троян оживляется, сегодня его очередь готовить ужин. Рыбаки из соседнего лагеря приносят в подарок пакет с пикшей. Быть ухе, за нее берется Артем Лосев. На краба кидают весь незанятый на кухне состав экспедиции, но вскоре становится понятно, что чем больше человек принимают участие в деле, тем меньше краба попадает на кухню.

Подходит Дима Бринза, слышу полувздох-полустон: «Почему в пакете с очистками розы и кулаки»? Розы и кулаки — это суставы, места сочленения фаланг краба между собой и с панцирем. Припоминаю, братья Березуцкие (шефы московских Twins Gargen и Wine & Crab) говорили, что это самое вкусное мясо на свете. Проверяю — и правда! Мясо из фаланг солоноватое, а из роз — сладкое и кремовое, как жирное сливочное мороженое. Оно и по форме похоже на мороженое, только рожок не вафельный. «А можно я с этим мусором в баню пойду?» — спрашивает Дима. Кажется, к нему готовы присоединиться все.

Через пять минут мы забываем о сваренном крабе, которого не успевают доставать из кастрюли и подкладывать нам для очистки. Мы копаемся в черном мусорном мешке, выискивая среди кусков панциря сокровища. «Знаете, в чем смысл деликатеса? — над нами возникает шеф-фотограф National Geographic Андрей Каменев. — Его надо пробовать по чуть-чуть, а то переедите и вообще не сможете его есть. Остановитесь, пока не поздно». Меня, Аню Масловскую (шеф-редактора «Афиши Daily»), Виталия Бганцова и Диму эти слова не задевают, мы продолжаем копаться в пакете, сидя прямо на земле. Куски краба летят на одежду, жирные капли ползут по рукам, у меня в волосах застрял кусочек панциря (и как он туда попал?).

Впереди ужин. В честь дня рождения Шмаков проставляется — на столе черная икра, метровая шеренга из бутербродов. Закуска от Трояна: краб, маринованный арбуз и соус из биска. Соус густой и очень яркий, умамный, отлично уравновешивающий и свежесть краба и сочный кисловатый арбуз. Слава богу, порция московская — на четыре укуса. Следом выносят казан с ухой из пикши и трески. Наверху плавает половник. «Это он не плавает, — поясняет Лосев. — Он на рыбе лежит». Наша уха — это рыба, рыба, рыба и чуть бульона поверх.

Рядом миска с очищенным отварным крабом, все, что мы не доели на берегу. Краб тут же летит в уху, разбавляя ее монотонный цвет красными росчерками. Так выглядит заполярный гедонизм.