Алексей Зимин о том, как есть всю неделю одни огурцы
- Сергей Леонтьев
Есть такая религия — натуропатия. Согласно ей, человек и огурец — братья по крови. Оба они на девяносто процентов состоят из воды, но вода эта — разная. Та, что в человеке, — мертвая, а в огурце — живая. И если воду из огурца перелить в человека, то человек станет чище. Люди вообще регулярно нуждаются в разнокалиберных формах ассенизации.
Про детоксикацию и культ огурца я впервые услышал от тогдашнего главного редактора русского Vogue Алены Долецкой. «Понимаешь, Зимин, после этого ты становишься как бы другим человеком. Вот посмотри на меня. Я теперь совершенно другой человек. Там, понимаешь, они такое делают с людьми, такое… — в голосе главного редактора русского Vogue звякнули циркониево-браслетные интонации: — Ты должен через это пройти. Я за неделю потеряла четыре килограмма». И Алена посмотрела мне в глаза тем взглядом, которым юная Дрю Бэрримор в фильме «Воспламеняющая взглядом» превращала людей в пылающие факелы.
Жизнь — это отрава (-0 кг)
Из дальнейших объяснений Долецкой я узнал буквально следующее. Оказывается, наша жизнь — это последовательная цепочка малых и больших отравлений. И это касается не только тех самодовольных безумцев, что едят докторскую колбасу, не отвечающую спасительным нормам ГОСТа, и не только тех самоубийц, кто, как я, считает совершеннейшим casual выпить четыреста грамм водки за ужином. Это касается всех. Яды найдут тебя даже за столом вегетарианской столовой, даже с молоком матери человек впитывает не только любовь к Родине, но и все тот же самый губительный яд.
Вот таким, оказалось, позорным образом устроена жизнь на планете Земля. Но выход удивительным образом нашелся. Он всегда, не поверите, существовал.
Представьте себе, допустим, пылесос. Могучий и не обязательно южнокорейский. Представьте, что человек и есть тот самый пылесос. И много лет он в силу сердечного влечения впитывает всю, какая только есть в округе, дрянь. И однажды эта дрянь наполняет его под завязку. Если работать и дальше в таком аварийном режиме, то скоро все функции откажут. А надо было только опорожнить мешок для сбора пыли.
Вот и человек нуждается в регулярном избавлении от шлаков. Те, кому нужно, худеют, кому нужно — поправляются. С людьми вообще происходят чрезвычайные вещи: многие, например, бросают курить, а кое-кого перестают узнавать таможенники, и приходится делать новую фотографию на паспорт. И главное, если делать детокс регулярно, то — тут Долецкая пустила в ход убийственной силы аргумент — можно потом даже пить водку.
Разумеется, я был заинтригован.
Жизнь — это борьба плохого с очень плохим (-2 кг)
Конечно, я знал, не буду скрывать, о существовании диеты Аткинса, о лечебном голодании по системе Брэгга, о докторе Волкове, сделавшем имя и состояние в буквальном смысле слова на крови многих моих близких, и о многих других бескомпромиссных людях и способах, тщетно пытающихся направить человечество по верному пути, но наталкивающихся на стену недоверия — все эти, знаете, насмешки и плевки. Человек силен только в том, в чем он слаб, и энергичнее всего упорствует именно в заблуждениях. Доктор Аткинс умер у вас на глазах, а все вы остались такими же.
Проблема доктора Аткинса и его коллег в том, что правда жизни с трудом передается при помощи книжного знания. Для эффекта нужен личный пример, тактильные ощущения и правда взгляда глаза в глаза.
В общем, на этом месте Долецкая рассказала мне о самом главном. О Лизе Джинс.
В британском полусвете эта энергичная, как калиевая батарейка, дама работает ассенизатором. Кристин Скотт-Томас и прочие регулярно проходят у нее курс детоксикации и потому выглядят так, как они выглядят, и чувствуют себя так, как чувствуют. То есть — великолепно.
Но до тактильного знания мне был еще целый месяц. Прежде чем поехать на виллу к Лизе Джинс и припасть, что называется, к первоисточнику, мне необходимо было сорок дней поститься. Таковы правила. То есть их можно, конечно, не соблюдать, проверять никто не будет. Но если ты хочешь добиться результата, на целых сорок дней придется отказаться от многого. Во-первых, от водки и вообще от всего и всяческого алкоголя. Кроме того, надо исключить из рациона кофе, сахар, мясо, хлеб, картофель, все бобы, любые молочные продукты и все коммерческие соки.
Дальше больше. За две недели до десанта к Лизе надо перестать пить и свежевыжатые соки и оставить только фрукты, протертые овощные супы, отменить все жареное, а также рис и из развлечений для вкусовых рецепторов оставить только имбирь, лимон и кайенский перец. И все эти долгие сорок дней надо пить свежевыжатый огуречный сок пополам с соком из сельдерея.
Удивительное дело, но во всем этом меню мне отчего-то больше всего не хватало не водки, а риса, той его сладкой разновидности, из которой лепят суши. Что доказывает, как глубоко все-таки проникла японская культура в мечущуюся между Западом и Востоком душу русского человека.
Жизнь — то, что бывает с другими (-2 кг)
Удивительно, как много на самом деле могут значить правила и запреты. Вот, казалось бы, ерунда: сказать себе, что больше не ешь, допустим, жареного мяса. Но как много это меняет, какой стройной, концептуально выверенной делается тогда жизнь. В ней появляется какой-то, что ли, порядок. Бытует такое пораженческое мнение, что жизнь — это хаос, селевой поток, цунами, уносящее беспомощно барахтающиеся тела навстречу, естественно, погибели. Но попробуйте, только попробуйте завести в жизни хоть одно неукоснительное правило. Например, не есть жареного мяса. И тогда по крайней мере одно становится точно понятным: я не ем жареного мяса. Вы думаете, этого мало? Неправда. Вообще-то говоря, на этом можно построить цельное и внятное мировоззрение. Такое, что другим завидно будет. Я вам говорю: только последовательность делает человека цельной личностью. Собственно, поэтому, например, англичанин записывается в крикетный клуб. Крикет ему, может, нужен — как собаке пятая нога, но зато от регулярной оплаты членских взносов у него возникает ощущение порядка. А оно дорогого стоит.
В детоксикации по методу Лизы Джинс, безусловно, был порядок. За неделю до отъезда в Испанию, где Лиза проводит свои камлания осенью и весной (зимой она принимает на Бали, а летом на вилле в Уэльсе), мы с женой получили от нее письмо, где сухо, но подробно были изложены обстоятельства нашей будущей испанской жизни. Подъем в семь утра. Огуречный сок. Прогулка. Сок, йога. Обед. Прогулка — и так до восьми вечера каждый день. Кроме того, нам ультимативным образом рекомендовали взять с собой свитера, легкую обувь, солнечные очки и воздержаться от книг. «Как показывает практика, — писала Лиза, — это будет только лишний вес в ваших чемоданах».
Жизнь — это движение (-3 кг)
Железнодорожный вокзал в Малаге был чист, тих и пустынен, как будто в городе был объявлен то ли карантин, то ли саммит «Большой восьмерки». Нас встречал меланхолично-худой бородач на старой «тойоте». Он оценил мои габариты и убежденно и даже с каким-то раздражением сказал: «Лиза сделает тебя другим человеком».
Средиземноморское побережье Андалусии ничем не отличается от других новозастроенных средиземноморских побережий: частокол гостиниц, изумруд полей для гольфа, реклама ресторанов. Примерно один и тот же вид на протяжении часа быстрой езды. Через час мы свернули с главной дороги на проселочную и запетляли по горам. Еще через полчаса въехали в крошечный городок Гаусин, на окраине которого в тени апельсиновых и оливковых деревьев пряталась построенная в мавританском стиле вилла.
Выйдя из машины, я тут же закурил. Но шофер посмотрел на меня так, что лучше бы я, ей-богу, на его глазах раздулся еще на один центнер. «Лиза сделает тебя другим человеком», — со злобным оптимизмом сказал он.
Тут, собственно, и появилась Лиза — маленькая, юркая, очень симпатичная блондинка, в короткой джинсовой юбке и модных унтах с рыбьим мехом. «Сейчас вам покажут вашу комнату, потом сок, а потом хайкинг. Опаздывать нельзя», — сказано это было таким тоном, что стало понятно: этот человек серьезно настроен сделать меня другим человеком.
В окна комнаты стучали тяжелыми ягодами оливковые ветви, сок из андалусских огурцов ничем не отличался от сока из огурцов московских. Хайкинг под предводительством правой руки Лизы Джинс, инструктора по йоге Сюзанны, оказался неспешной и довольно плавной прогулкой по окрестным холмам. Кроме меня и моей жены на этой неделе детоксикации решили подвергнуть себя промоутер из Нью-Йорка Кристина, домохозяйка из Дублина Марлин, продюсер BBC Виктория, скучающая миллионерша Мария и актриса Кристин Скотт-Томас, известная по «Английскому пациенту», каковым она в данный момент, в общем-то, и являлась.
Инструктор Сюзанна в красках рассказала нам историю своей жизни. Она была замужем. Потом заболела. Потом уехала в Индию. Там с ней случилось просветление, в результате которого, как я понял, исчезли и болезни, и муж. Теперь она счастлива. У Лизы Джинс история оказалась не менее увлекательной. Она была подающим надежды фотографом, но вдруг ее всю покрыло какой-то, извините, паршой. Все врачи, как водится, отступились. Но тут в Лондоне проездом случился один американский натуропат. Он сказал Лизе: бросай все и иди со мной. Надо отдать должное Лизе. Она ни минуты не колебалась. Натуропат научил ее пить огуречный сок и приоткрыл глаза на то, как устроен обмен веществ и вообще мир. Парша исчезла, Лиза бросила фотографию и теперь учит так драматически доставшемуся ей знанию всех желающих.
После таких историй огуречный сок пился как-то особенно вдохновенно.
Жизнь — это унисон (-1,6 кг)
Вечером перед всеми нами выступала Лиза. Ее речь была горяча и обличительна. Надо сказать, она умеет держать аудиторию. Даже я, понимая ее торопливый, беспощадный английский через слово, был, чего греха таить, заворожен нарисованными ею картинами. А картины были такие. Мы сами не понимаем, что творим. А давно уже пора бы выучиться понимать. Есть вещи, которые убивают нас. Есть — которые только ранят. И мы совершенно не делаем между ними различия, хоть и давно пора. А вся беда в том, что мы не умеем слушать собственный организм. Мы часто выдаем свои собственные грязные желания за потребности организма, а это не так. Вот вы, спросила Лиза, чего сейчас, к примеру, хотите? Продюсер Виктория хотела шоколада. Актриса Кристин Скотт-Томас преступным образом жаждала большую кружку пива. Меня обуревало сразу столько непристойных желаний, что я поблагодарил Бога за то, что не в ладах с разговорным английским.
А ведь именно эти желания — давила на самое больное место Лиза — делают нас слабыми. «Вот иди сюда, Виктория».
Виктория нерешительно вышла. «Согни руку, я попробую ее распрямить, а ты сопротивляйся». Виктория сопротивлялась, и действительно у Лизы с ее рукой мало что вышло. «А теперь, Виктория, я прижму к твоей щеке шоколад, а ты продолжай сопротивляться». Лиза сделала все, как обещала, но Виктория с шоколадом у щеки сдалась без боя.
Это было удивительно наглядно. Со мной был проделан тот же фокус, но с участием пачки «Мальборо», и я — при всем своем равнодушии к этой марке сигарет — сдался, как вишистская Франция перед превосходящими силами Третьего рейха.
«А еще важно понимать свое дыхание, — продолжала витийствовать Лиза. — Только рассчитав все силы и взяв только то, что тебе действительно нужно, можно пойти вперед».
На лицах собравшихся была невыразимая печаль от осознания собственной никчемности. Никто уже не хотел шоколада.
Жизнь — это холмы (-3,4 кг)
Следующие три дня стали для меня тяжелым испытанием. Я, давно уже не ходивший дальше, чем от своего дома на Патриарших до редакции на Пушкинской площади, накручивал по пятнадцать километров в день по серьезно пересеченной местности. Я, давно уже не поднимавший ничего тяжелее бокала монтепульчано, вынужден был задирать в какие-то невообразимо далекие небеса свои ноги, оказавшиеся такими тяжелыми и чужими. На второй день у меня пропали все желания, кроме одного: поскорее сбежать отсюда и вернуться в привычный мирок без сверхусилий, без йогического приветствия солнцу, без километрового подъема под углом в шестьдесят градусов. Честно говоря, если бы я не видел, что все то же самое с легкостью проделывает моя хрупкая жена и не менее хрупкая, но в два раза старше Кристин Скотт-Томас, я бы, наверное, драпанул. Сел бы в машину и уехал в город Ронда. С его узкими теплыми улицами, где запах ладана мешается с ароматом тушеной фасоли.
Ведь, кроме шуток, еще очень хочется есть. Кормят у Лизы, конечно, хорошо. Я бы даже сказал, великолепно кормят. Но все это только сырая еда. Салаты, протертые супчики. Субтильная, исключительно овощная кухня, пародирующая темы кухни «развратной», несырой и неовощной. Основные блюда здесь изображают не самих себя, а лазаньи, гамбургеры, шашлыки. Интересно, почему новая кулинария не может обойтись без образов старой? Это что — комплексы вроде введенных Сталиным погон? Обезьянничанье, как сатанинские ритуалы, повторяющие и перевирающие литургию?
Что-то подобное, видимо, чувствовали и остальные участники нашего собрания. Продюсер Виктория тайно передала моей жене для меня банан и яблоко. Она, оказывается, уже два дня ночью воровала фрукты из холодильника.
По вечерам Лиза меж тем сгущала краски. Нам рисовались картины продовольственного разврата и нас, погрязших в этом жутком углеводно-белковом свистоплясе. Но мы должны сопротивляться, говорила Лиза, должны знать, что нам нужно, а не то, чего нам хочется. Однако не все правильно поняли ее слова, некоторые сердца дрогнули и не выдержали. Проснувшись на пятый день, мы обнаружили, что продюсер Виктория и домохозяйка из Ирландии Марлин позорно бежали обратно в юдоль скорби, в мир, намазанный шоколадными конфетами.
Жизнь — говно (-3 кг)
В последние два дня мне стало значительно лучше. И это притом, что мое меню состояло только из йоги, прогулок и огуречного сока. При этом Лиза назначила всем клизму, а я не большой любитель перистальтических ощущений. Но зато появилась какая-то легкость и безмятежность. Пятикилометровый марш по горам я преодолевал, как будто у моих ног вдруг выросли маленькие, пустячные, но крылья. Я впервые за много лет сумел сделать мостик и стойку на голове. И вообще, во всем моем неказистом теле было ощущение такой свежести, будто там подробно попрыскали антиперспирантом.
В последний день я с таким удовольствием поставил себе клизму, что мне даже стало как-то неловко. И мне, в общем-то, не хотелось уезжать. Я бы так и остался здесь — со всеми этими клизмами, разговорами о пагубе, овощными гамбургерами, изнурительным хайкингом и приветствием солнцу, после которого очень болят лодыжки.
На самом деле я мало что понял из метаболических рассуждений Лизы Джинс. Но как минимум одна вещь мне стала понятна.
Человек — даже после всего, что с ним случилось, — это все равно податливая глина.
А красота и здоровье — это не данность, а тяжкий труд, работа над ошибками, хрупкая маска, камуфляж, который, как Пизанская башня, нуждается в регулярных подпорках из депиляции, физических упражнений и накладных бюстов. Стоит только ослабить напряженное внимание — и красота ускользает, растворяется в складках подкожного жира, исчезает в злокозненных волосках, проваливается в расщелины преждевременных морщин. Красота — это в определенном смысле насилие, город, построенный на болоте, хлипкая плотина, едва сдерживающая естественный поток вещей и событий. За полтора месяца, если считать с начала эксперимента, я похудел на пятнадцать килограмм. Прошло уже три месяца, и я отнюдь не пошел на поправку. Врачи говорят, что у меня странным образом восстановился метаболизм. Что организм как бы забыл, что с ним было до того, и начал жизнь с новой страницы.
Но я то знаю, что это не так. Организм, может, и забыл. Но я-то помню. Смерть — это наука забывать. Жизнь — сложное умение помнить.
