Ловля форели, птичий базар и вкус северного щавеля
- Марина Шаклеина
Несколько раз в год фонд Mamont Foundation снаряжает экспедиции в труднодоступные места планеты, чтобы пробудить интерес к изучению окружающей среды и популяризовать путешествия в нетронутые цивилизацией места. В конце августа этого года состоялась первая экспедиция Mamont Camp на Кольский полуостров, а точнее — на полуострова Средний и Рыбачий (севернее территорий на континентальной европейской части России нет). Экспедиция стала экспериментальной: в нее отправились журналисты, блогеры, шеф-повара и один бармен. В течение недели лучшие шефы обеих столиц готовили из мурманских продуктов — и из того, что было найдено и собрано ими самими.
Наш редактор Марина Шаклеина отправилась в экспедицию и вела ее подробный дневник. Вернувшись, она сразу же села за компьютер, отобрала лучшие из тысяч фотографий и перенесла дневник в электронную форму — и вот мы начинаем его публикацию. Сегодня — про то, что случилось в пятый день.
Дни первый и второй — здесь, третий — здесь, а четвертый — здесь.
В 4 утра небо над Цыпнаволоком прозрачно-голубое, только на горизонте, куда падает океан, виден ряд сиреневых облаков. Сделав пару кадров, возвращаюсь в палатку спать.
На завтрак мы стекаемся в нашу тесную столовую. Оказывается, объединяет нас не только холод, голод и теснота, но и интернет. В Цыпнаволоке прекрасно ловит «Мегафон», и те, у кого он есть, делятся с теми, кто все еще без связи. Завтрак растягивается на пару часов — мы выкладываем фотографии в социальные сети и считаем лайки.
После завтрака новый инструктаж: как подготовить спиннинг для рыбалки. Я не умею вязать, но мне кажется, что это точно проще, чем крутить какие-то узлы на леске. Мне помогает Миша Крюков. В июле он приехал монтировать лагерь Mamont Camp, после недели на Кольском вернулся в родной Ярославль, уволился с работы и приехал сюда снова, работать в команде Сергея Глухова. Эту историю вчера за ужином нам рассказал Дима Бринза, добавив, что нередко люди, приезжающие в экспедиции Mamont Foundation отдыхать или работать, после совершают удивительные поступки, разворачивающие их жизнь на 180 градусов. Один из слоганов Mamont Camp звучит так: «Путешествие, которое изменит твою жизнь». И, кажется, как и все на Кольском, это правда.
Мы загружаемся в старенький вахтовый автобус, такие я видела только в старом советском кино. Ему местные дороги тоже нипочем. Внутри просторно, но первые колдобины — и мы снова чувствуем, как важно в этих краях быть плечом к плечу. Кажется, мы попали в гигантский шейкер. Полчаса тряски — и мы на месте.
На чистом небе редкие пухлые облака, перед нами тундра, вдалеке небольшие озера невероятно ясного синего цвета. Делимся на команды, пересаживаемся на квадроциклы и разъезжаемся на разным озерам. Я иду пешком — не хочется пропустить красивые пейзажные кадры. Через 20 минут я почти по колено в болоте. Мимо едет Андрей Каменев, он тоже перемещается между озерами в поисках лучших кадров. Он помогает мне вылезти из топи и подвозит до ближайшего озера. По дороге мы роняем его рюкзак с техникой прямо в воду, но легендарный фотограф National Geographic невозмутим и, кажется, готов ко всему: рюкзак герметичный и непромокаемый, техника в порядке.
Следующие пару часов проводим в приятной монотонности. Однообразен пейзаж: зелено-желтая тундра с белесыми проталинами ягеля, то синие, то жемчужно-серые озера, меняющие свой цвет в зависимости от того, накрыло солнце облаком или нет. Хлюпающие болота, поросшие травой, — кажется, это самое высокое, что я видела за последние несколько дней. Белоснежные хлопья пушицы — самые контрастные пятна в этой картине. Кажется, небесный художник взмахнул кистью, и белые капли дождем пролились на берега.
Миша Крюков, похоже, следит, чтобы все попробовали порыбачить, даже те, кто, как и я, не понимает, с какой стороны подступиться к спиннингу. Когда он переходит ко мне, то выбирает красивую блесну-вертушку и помогает закрепить ее на леске. Следующий мастер-класс я получаю от Артема Лосева: он показывает, как забрасывать удочку и как вести блесну. И тут же вытаскивает из воды первую рыбину — форель.
10 лет назад у меня была машина неопределенного цвета. В паспорте он значился «золотистым», но я-то знаю: под определенным углом зрения он превращался в цвет выцветшей старой фотографии с металлическим глянцевым опылением. Так вот, эта форель была такого же цвета — серебристо-золотисто-зеленоватая, приправленная черными точками.
«Подержи, пока я пакет ищу», — Лосев сует мне в руки улов. Я впервые в жизни держу в руках живую рыбеху. Мне почему-то кажется, что она теплая, хотя скорее теплом веет от конвульсий, которые идут по ее телу. Я уже не уверена, что хочу рыбачить.
На горизонте показывается компания «пацифистов», которые отказались от рыбалки, их улов — это ягоды и грибы, которых тут море.
С рыбой сложнее. К нашему озеру, словно почуяв клев, стягиваются другие команды, в пяти метрах от Лосева стоят Гришечкин и Троян, в озеро почти по пояс зашел Шмаков. Лосев вытаскивает вторую форель, а затем третью. У остальных зеро. «Просто я немножко умею рыбу ловить, — очень скромно улыбается Артем. — Все детство с папой рыбачил».
На этом клев заканчивается. Постояв еще с полчаса над ровной гладью озера, мы собираемся и бредем к квадроциклам и автобусу. Рядом обнаруживаем стену из камней, она прилегает к склону сопки, образуя своего рода карман. Внутри костер и довольный Гегельский — он соорудил это укрытие, пока мы рыбачили. Мы тут же выгружаем свой улов и по очереди залезаем внутрь — фотографироваться. Над нами гремит радостный Гегельский: «Ребята, да тут не выживать, тут жить можно!»
Приезжаем в наш лагерь уставшие от монотонной плавности утра. Обедаем — и снова в дорогу, на этот раз совсем короткую: на Аникеев остров. Мне пока непонятно почему, но именно он кажется главной целью нашей экспедиции.
Сергей несколько рассказывал нам про плиту времени — сланцевую площадь, покрытую рисунками и надписями. Здесь оставляли отметки моряки, начиная с середины восемнадцатого века. Это каменная летопись местного мореходства. Но мне кажется, что едем туда мы не только за этим, уж больно трепетно Сергей говорит об Аникееве. Как об отдельном живом существе, которое может еще и не пустить к своим берегам. «Была группа — три года подряд приезжала, а остров не пускал. Небо голубое, а на море волны такие, что не доплывешь», — рассказывает Сергей, помогая мне, Тамаре из компании-организатора Mamont Camp и Гришечкину надеть яркие спасательные жилеты. В его надувной лодке помещаются несколько человек, поэтому мы вновь делимся на группы. «Сегодня ты паромщик», — смеясь говорит Алексей (помните нашего водителя?) Сергею. Он тоже едет с нами, чтобы следить за группой на Аникеевом, пока Сергей будет возить нас с берега на остров и обратно. «Сам ты паромщик, — обижается Сергей. — Для тебя я шаттл». Одной рукой он заводит мотор, во второй — морской еж. Ежей только что его вытащил его коллега Александр, мы встретили его с сеткой, набитой ежами, на берегу.
Через 15 минут мы уже на берегу Аникеева. Но прежде чем мы ступим на его землю, Сергей предлагает съесть ежа. Он достает нож, простукивает ежа по окружности, раскрывает на две части, как шкатулку, цепляет кончиком ножа желто-оранжевую икру и протягивает Гришечкину, а потом мне и Тамаре. «Мммммм», — тянем мы одновременно с Игорем. «Я такую вкусную никогда не ел!» — говорит он. «Она какая-то кремовая, сладкая, как…» — говорю я. «Молодой орех!» — подхватывает Гришечкин.
Наконец мы выгружаемся на берег. Я ищу глазами тропинку, но быстро понимаю, что тут их нет. Алексей в своих кроксах на босу ногу забирается на скалы так ловко, словно ему двадцать лет, а не шестьдесят. Я в резиновых сапогах неуклюже спешу за ним. «Щавель!» — слышу я крик Игоря. Поднимаюсь на плато, и правда — остров покрыт высокой травой, но если ее раздвинуть, то у основания можно увидеть сочные островки зеленого щавеля.
Доходим до плиты. «Я ничего не буду говорить заранее, вы сядьте там и почувствуйте. А потом расскажите мне, что это было», — такими словами провожает нас Сергей.
Я снимаю сапоги и носки, почему-то хочется ходить здесь босиком. Представляю, как 300 лет назад на этом же месте сидел датский моряк, я вижу его руки, он сидит здесь час или два, монотонно постукивая молотком, выбивая название своего корабля. Мы медленно ползаем по плите в поисках самой ранней даты. Находим 1735 год. Рядом отметки начала двадцатого века. А ведь те, кто выбивал здесь эти буквы в 1907 году, наверное, думали: «Ого, сто пятьдесят лет назад здесь люди были!» А сейчас я думаю примерно так же о тех, кто был здесь сто лет назад. В этом месте время превращается в материальную субстанцию, а внутренний секундомер выключается.
«Ну, кто о чем, а вшивый о бане», — вдруг изрекает Гришечкин, достает из кармана пакет и начинает кидать туда какую-то траву, растущую по краям плиты. «Кресс-салат», — поясняет он, ловя наши удивленные взгляды.
«Вы сходите на птичек посмотрите, — говорит Алексей. — Они там, на краю Аникеева, минут двадцать идти».
Я очень нехотя встаю: что я, чаек не видела? Но все равно иду.
Мы живем в очень понятном мире, где есть дороги, направления, указатели, где есть уверенность по крайней мере в том, что мы можем ходить по ровной земле. Эти двадцать минут по Аникееву превратились в один из самых крутых опытов в моей жизни. Когда трава по пояс, вокруг сухие цветы, напоминающие зонтики укропа, размером с два кулака каждый, а ощущение, что я в сказке про Алису в Стране чудес. Когда непонятно, что ждет впереди, яма, лужа, скользкий склон или твердая скала. Из чего он, Аникеев? Издали он кажется каменной глыбой, с собственного берега — слоеным пирогом из каменных плит и водорослей, а сверху — диковинным садом из детства, такое все большое и масштабное, как в те времена, когда под столом можно было построить дом.
Черные точки, мельтешащие над мысом на краю острова, приобретают все более четкие очертания, они хаотично перемещаются, а в воздухе стоит грубый гомон. Это птицы. Их так много, что издали они напоминают рой мошек, летящих к фонарю.
Мы подходим поближе. Наверху на скале виднеются точеные шеи и клювы. Раз в двадцать секунд, словно по расписанию, из-за камней вниз, к воде стремительно пикируют птицы, их размашистые крылья напоминают крылья истребителей. Если это и чайки, то огромные, размером с гусей!
Мы поднимаемся наверх. Я понимаю, почему гнездовья птиц называют базаром: от птичьего гомона у меня закладывает уши, от их количества рябит в глазах. Привыкнув, различаю: часть из них белоснежные, часть — серые и даже пушистые.
«Олуши!» — рядом раздается крик Андрея Каменева. Значит, на остров привезли вторую партию гостей. «Ребята, это же олуши!» — восторгу Каменева нет предела. Он тут же пускается в объяснения. Оказывается, серые — птенцы. В России олушей почти нет, в основном они гнездятся вдоль Гольфстрима: в Великобритании и Исландии.
У меня садится батарейка в фотоаппарате, я чувствую разочарование, раздражение, а потом выдыхаю и начинаю просто смотреть. Я стою в метре от птиц, они совсем меня не боятся, продолжают торговаться и гоготать о своем. Это так непривычно и странно — не чувствовать никакого разделения между собой и миром.
В городе природа заключена за заборы зоопарков, превращена в глянец журналов и в очеловеченных героев мультфильмов. Здесь, на Аникеевом, она словно смотрит на меня, разглядывает меня так же, как и я ее. И мы не противопоставлены друг другу, мы — одна команда, один фронт, мы сосуществуем какие-то короткие, ничтожные десять минут на этой скале.
Спускаемся вниз, к лодке. И снова в полном молчании отплываем от берега. Идем против волны, капли летят нам в лицо, лодка подпрыгивает и качается.
«Ну как плита?» — минут через десять спрашивает Сергей. Там была плита, да, вспоминаю я. «Нет, никогда в жизни такого вкусного щавеля не пробовал», — все о своем вздыхает Гришечкин. У его ног пухлый пластиковый пакет с щавелем и кресс-салатом, он, кажется, абсолютно счастлив. Остров каждому дает то, что ему нужно.
Высаживаемся на берег, Гришечкин и Тамара уезжают в Цыпнаволок, а я не могу уйти с берега, так здесь тихо, так же, как тихо внутри. Следующая партия людей запаздывает, мы с Сергеем сидим на берегу и молчим. Потом я спрашиваю у него что-то совсем неважное, и он отвечает что-то, напротив, очень существенное: «Самое крутое в том, что я делаю, это не деньги и даже не природа. Самой крутое — это видеть, как дюжина чужих друг другу людей через неделю становится бандой. Вы ей стали».
Через час или около того я встаю и иду в сторону нашего дома. Собираю грибы и складываю их в шлем. Меня обгоняют члены нашей банды, спешащие с острова к ужину, но я не хочу в машину, иду пешком, впитывая каждым шагом этот последний вечер на берегу Северного Ледовитого.
Дома несколько пакетов с щавелем, он пленил не только Гришечкина. По правде, щавеля столько, что сегодня он окажется даже в десерте.
Готовит Игорь. Настоящий эстет, он находит одноразовую посуду и устраивает шоу, презентуя закуску — форель со сливочным хреном, сальсой из огурца с горчицей и картофелем. Каждый получает собственную порцию. После вчерашнего вечера, когда мы все словно перенеслись в студенческий быт, сегодня я ощущаю себя чуть ли не в его питерском «Кококо».
Горячее сбавляет градус претенциозности. Гришечкин приготовил пасту с грибами, которую мы вымаливали у каждого шефа на протяжении предыдущих дней. Он ставит на стол здоровую кастрюлю, с половником, как мы привыкли. Но затем десерт, нет, не так — ДЕСЕРТ! Я уже забыла, что бывают десерты, когда у тебя на первое рыба, на второе рыба и к коктейлю после еды тоже рыба. Панна-котта из простокваши с киселем из брусники (которую, как и щавель, Игорь собрал сам) и водкой прекрасна. На столе появляется ваза с коктейлем от Бганцова, мы млеем, плывем от вкуса, тепла и градуса. Ближе к полуночи все вспоминают про ежей — их же была целая сетка. Через пять минут ежи на столе, мы пытаемся вскрыть их тупыми столовыми ножами, смеемся, смахиваем иглы со щек, наконец кто-то приносит хорошее острое лезвие. Первый вскрытый еж — пять айфонов склонились над икрой. Второй, третий — это лучший дижестив в моей жизни.
«А сегодня северное сияние, наверное, будет», — невозмутимо постукивая очередного ежа сообщает Каменев. Северное сияние! Это уж слишком, столько открытий за день. На часах уже половина второго ночи. Мы с Андреем выходим на крыльцо. Небо черное, но на горизонте до сих пор алеет полоска заката. «Да, жаль, пока для него слишком светло», — вздыхает Каменев. Я почти засыпаю, выяснять, будет ли оно еще через час, сил нет. Иду спать, надеясь, что оно мне хотя бы приснится.
Рецепт
Тартар из форели с сальсой из огурца, укропа и зернистой горчицы, соусом сливочный хрен и картофелем
